|
|
Piecdesmitajos gados un sešdesmito gadu pirmajā pusē Vācieša dzejai bija raksturīga nosliece uz vairāk vai mazāk precīzi formulētām socialām idejām, kas tika izteiktas ar maksimālu poētiskā pārdzīvojuma intensitāti un patētiskiem akcentiem vispārākajā pakāpē.
|
|
|
Ojārs Vācietis’s (1933–1983) poetry represents a projection of the poetic process as it developed from the 1950s to 1980s and it is difficult to tell to what extent Vācietis perceived and expressed necessities prompted by his time and to what extent he himself was forming this process, influencing almost all of his poetic contemporaries. He wrote: "I did not invent poetry. Poetry invented me." Vācietis’s oeuvre, taken as a whole, resembles a polyphonic piece of music: there are several themes that, in various degrees of intensity, are present already in his early books; these themes are then gradually developed, some culminate and then quiet down, draw to the background and give their place to another. In the 1950s and the first half of the 1960s, Vācietis’s poetry tended toward more or less precisely formulated social ideas, which were expressed with maximum intensity of poetic feeling and pathetic accents at their superlative degree. In the second half of the 1960s, however, he took remote journeys in the wastes of poetic time-space and the expressive poetics was replaced by delving into himself, into the infinity of consciousness, and digressions into Latvian history, albeit with a penchant for discussing social problems in a poetic form. In a sense it was unavoidable: the poet "escapes from himself", using what he has already done as a point of departure. The expressive poetics – in part because of Vācietis’s many followers and imitators – gradually turned into a literary cliché. Vācietis had stirred up the potential for generating poetic ideas and now he had to proceed to unlock the deepest layers of poetry. The passionate apologia for and equally passionate criticism of the civilization were replaced by calm skepticism and irony, which at times turned into a grotesque.
|
|
|
Поэзия Оярса Вациетиса (1933–83) – это проекция общего поэтического процесса с пятидесятых по восьмидесятые годы. Трудно сказать, насколько Вациетис улавливал и исполнял продиктованную временем необходимость, насколько – сам порождал этот процесс, воздействуя и ведя за собой почти всех поэтов этого периода. Не зря он писал: «Не я придумал поэзию, это она придумала меня». Творчество Вациетиса напоминает полифоническую композицию: в ней – несколько тем, с разной степенью интенсивности они слышны уже в первых его книгах; в последующих сборниках темы развиваются, та или иная тема переживает свою кульминацию, чтобы потом стихнуть и уступить место другой. В пятидесятые и в начале шестидесятых годов поэзия Вациетиса склонялась к более или менее точно сформулированным социальным идеям, выраженным с максимальной мощностью поэтического переживания и патетическими акцентами наивысшей силы. Но уже во второй половине шестидесятых главным мотивом становится погружение в себя, в безграничность сознания, в медитацию, в историю Латвии. Хотя стремление к поэтическому отражению социальных проблем присутствовало у Вациетиса и в дальнейшем, со временем оно отодвигается на второй творческий план. Это фактическая неизбежность: поэт «убегает от себя», в качестве точки опоры используя уже сделанное. Экспрессивная поэтика, отчасти по вине многочисленных последователей и подражателей, постепенно превращалось в литературное клише. Вациетис вызвал реакцию генерирования поэтических идей – следовало идти дальше и глубже. На место яростных прославлений цивилизации и ее не менее яростной критики пришел отрешенный скепсис и ирония, порой перерастающая в гротеск.
|
