|
|
gadā publicēdams četras mazas dzejas brošūriņas, kas pēcāk tiek apvienotas un ar jauniem dzejoļiem papildinātas grāmatā "Mana paradīze" (1932), pie dzejas apvāršņiem parādījās kā reti atraktīva persona – kā anarhists un tradicionālo pilsonisko vērtību noliedzējs.
|
|
|
Aleksandrs Čaks (1901–1950), publishing four small poetry brochures in 1928.–1929, which were later combined and supplemented with new poems in the collection "Mana paradīze" ("My Paradise") (1932), arrived on the poetry scene as an anarchist who rejected the traditional bourgeois values. Typical denizens of Čaks’s poetry of this period: "city boy" ready to use his fist to punch away the self-satisfaction in the face of a fat, jovial gentleman he has met by chance and a lonely, poetically inclined vagabond who spends night in less than poetic dives. This "street boy", of course, is just the top layer of poetry, a literary device with which Čaks distanced himself from the poetry of previous eras. At the same time, it was a device that helped Čaks to find his place in his own era: not to dream of some lost paradise traditional to Latvian literature, not to prophesy some utopian future, but to feel and, most importantly, to live the here and now. As early as 1928, Čaks wrote in a little essay, a manifesto of sorts, entitled "My Curtsey to Life": "Only he who loves his time and feels naturally at one with it can be a true poet." Of course, the present, in contrast to the poetic visions of the past or future, is a distinctly prosaic phenomenon. From here stems one of the basic principles of Čaks’s approach: concentration on separate details at a first glance, non-poetical. He set out to poeticize the non-poetical (or what hitherto was considered as such): not to talk about non-poetical things in a poetic things (as Čaks’s friend and teacher Jānis Sudrabkalns did so well), but take the non-poetical, trivial, obvious details characteristic of the city and to transform them paradoxically into poetic elements, which actually put down strong roots in Latvian literature. "Mana paradīze" was a first in Latvian literature where Čaks eloquently showed that it is possible to write poetry about the most non-poetical things, at the same time revitalizing the sterile language of so-called "lofty poetry", returning it to its profane status on the street, in a pub, in chaos. Hence Čaks’s inimitable intonation where provocation and melancholy, bravura and sentimentality, irony and nostalgia, roughness and pain appear side by side.
|
|
|
Александрс Чакс (1901–50) появился на горизонте латышской поэзии в конце двадцатых годов прошлого века – как чрезвычайно притягательная личность, как анархист, как отрицатель традиционных мещанских ценностей. В 1928–29 годах он дебютировал четырьмя небольшими брошюрками стихов, позже изданными в едином, пополненном новыми стихами сборнике «Мой рай» (1932). Центральным персонажем поэзии Чакса тех лет является «уличный пацан», жиган, готовый легко стереть кулаком покой с лица случайного встречного – толстого и самодовольного господина; одинокий бродяга с поэтичной душой: в непоэтичным кабаке, ночью. «Уличный пацан» – это, конечно, всего лишь поверхностный слой, литературный прием, с помощью которого Чакс отделяет себя от поэзии прежнего времени и одновременно вливается в свое, в это время: не мечтать о потерянном рае, не вещать о грядущей утопии, но прочувствовать и, главное, прожить нынешнее. Уже в 1928 году, в своего рода манифесте Чакс писал: «Настоящим поэтом может быть только любящий свое время и чувствующий с ним органическую связь». Конечно, в отличие от поэтических видений прошлого или будущего, настоящее – явление, очевидно, прозаическое. Поэтому один из основных принципов творчества Чакса – концентрация внимания на отдельных, на первый взгляд как бы непоэтичных деталях. Поэтизация непоэтичного – не говорить высокими словами о низких вещах (как это умел друг и учитель Чакса – Судрабкалнс), но всю апоэтичность города, его пошлые, обыденные детали преобразить в элементы поэзии, которые впоследствии устойчиво укоренятся в латышской литературе. В сборнике «Мой рай» впервые в латышской литературе Чакс не только провозгласил, но и доказал, что возможно писать стихи о самих прозаичных вещах – заодно обновив язык высокой поэзии, вернув ее на улицу, в кабак, в хаос. Так формировалась неповторимая интонация Чакса, в которой слышны вызов и грусть, задор и сентиментальность, ирония и ностальгия, жесткость и боль.
|
