|
But Marx, who constantly appeals to the category of critique and puts this term as a subtitle of his most important texts, puts Hegel’s notion upside down: yes, history cannot destroy its past forms, and as a result theybear on the present, like vampires and monsters, with their dead weight.
|
|
Отсюда само понятие критики, как оно было развито у Канта, и потом перешло к Гегелю (в форме понятия Aufhebung, снятия-преодоления) и Марксу. Оно как раз и выражает это противоречие. Критика в философском смысле - это попытка отрицать свой предмет, и в то же время подчеркнуть его неуничтожимость. Для Канта, критиковавшего научный разум и просвещенческий рационализм, критика означала компромисс: наука имеет право на существование, пока не посягает на права этики действия, свободы; монарх имеет право приказывать, пока не нарушает право на публичное несогласие, и т.д. Для Гегеля, критиковавшего и просвещенческий разум, и индивидуалистический морализм Канта, критика означала гегемонию (это понятие Грамши - сугубо гегельянское). Пройденные, неадекватные этапы человеческого духа (собственность, договор, рабство, семья) имеют право на существование, но в рамках доминирующей формы конституционного государства. А вот Маркс, который постоянно апеллирует к категории критики, ставит этот термин в подзаголовок своих важнейших работ, переворачивает гегелевский подход: да, история не может уничтожить свои прошлые формы -- и они мертвым грузом, как призраки и вампиры, нависают над настоящим. Но у каждого из этих авторов, критика – это и отрицание неистребимого, и неистребимость, навязчивость отрицаемого. Хотя Маркс, в отличие от обычного интеллигента и критика, обостряет это противоречие, призывает к революционной и разрушительной «критике земли», тем не менее нельзя сказать, что он решает эту проблему двойственности критики раз и навсегда. И в трудах самого Маркса, и тем более в марксизме, существует напряжение между собственно критическим анализом политэкономии, вскрытием ее несводимых антиномий, утопическим воображением, с одной стороны, и систематизацией политэкономии в «историческом материализме», который, в качестве позитивного «эмпирического» учения, страдает объективизмом и рабской зависимостью от статуса кво (отсюда конформизм 2 интернационала и технократизм сталинизма), с другой. Когда Маркс и Энгельс прозорливо критикуют «идеологов» (то есть, интеллигентов) за то, что они – «отъявленные консерваторы», то надо видеть здесь и самокритику – сама операция познания, а тем более социальная функция познания (Энгельс например, был фабрикантом и помогал Марксу деньгами во время его работы над «Капиталом»), нуждается в некоторой задержке.
|